Сегодня буквально все страны стремятся к развитию инновационной экономики, ведь напрямую от этого зависят перспективы их дальнейшего развития. Такую инновационную модель успешно внедряют на протяжении ряда последних лет в стремительно растущем Китае, ставшим за это время новым глобальным игроком планеты. С научной точки зрения инновацией считается внедрённое новшество, обеспечивающее качественный рост эффективности процессов или продукции, востребованное рынком. Это результат интеллектуальной деятельности человека, его фантазии, творческих возможностей, открытий, изобретений и рационализации. О том, как используются инновационные разработки в отечественной промышлености, редакция газеты Приморского регионального отделения СМР "ПП" рассказывала не однажды.

Есть много примеров, когда прообразом инновационного прорыва или изобретения служит фантазия авторов художественных произведений. Такие фантасты не только обладают даром провидения, но и в курсе последних достижений исследовательской мысли, хорошо знакомы с необычными по гениальности гипотезами своих современников. Речь идёт об учёных, по смелости идей далеко опережающих собственное время. Один из таких достойных писателей-фантастов в нашей стране — Алексей Николаевич Толстой. Его знаменитый роман "Гиперболоид инженера Гарина" содержал ту самую инновационную направленность инженерной мысли, которая задала вектор развития очень важным для всего человечества изобретениям на целое столетие. Рядовому читателю романа они казались просто немыслимыми.

В Советской России в 1925 году "Госкино" выпустило фантастический фильм "Луч смерти". Строго говоря, показанный в фильме прибор в точном смысле не является "лучом смерти", поскольку он не убивает человека непосредственно, а взрывает на большом расстоянии бензин в баках самолетов. Оружие, основанное на подобных принципах, описал Алексей Толстой в романе "Гиперболоид инженера Гарина". Этот фантастический роман писатель завершил в 1927 году.

Алексей Толстой вспоминал: "Когда писал "Гиперболоид инженера Гарина", старый знакомый Оленин рассказал мне действительную историю постройки такого двойного гиперболоида. Инженер, сделавший это открытие, погиб в Сибири. Пришлось ознакомиться с новейшими теориями молекулярной физики. Много помог мне академик П.П. Лазарев".

Роман повествует о том, как русский инженер Пётр Гарин, воспользовавшись разработками своего учителя Манцева, пропавшего впоследствии с экспедицией в сибирской тайге, создаёт "гиперболоид" — аппарат, испускающий тепловой луч огромной мощности, способный разрушить любые преграды.

Гарин привлекает на свою сторону американского промышленника и финансиста, миллионера Роллинга, уничтожив с помощью своего аппарата заводы его немецких конкурентов. На средства Роллинга Гарин захватывает необитаемый остров в Тихом океане, где с помощью гиперболоида начинает добычу золота из ранее недосягаемых недр Земли. Получив доступ к неограниченным запасам золота, Гарин подрывает мировой золотой паритет, чем вызывает в капиталистических странах тяжелейший финансовый кризис. Он скупает промышленность США и становится диктатором под именем Пьер Гарри. Но вскоре его диктатура рушится в результате захвата гиперболоида группой революционеров, возглавляемых советским агентом, сотрудником уголовного розыска Шельгой, а затем и всеобщего восстания рабочих.

"Лучи Филиппова"

Прообразом же описанного А. Толстым луча послужили так называемые "лучи Филиппова". История этого известного петербургского учёного довольно загадочна. Михаил Филиппов был найден 25 июня 1903 года мёртвым в своей лаборатории. Из письма, посланного им ранее в редакцию газеты "Санкт-Петербургские ведомости", стало известно, что он работал над способом "электрической передачи на расстояние волны взрыва". Взрывная волна полностью передается вдоль несущей электромагнитной волны. И, таким образом, заряд динамита, взорванный в Москве, может передать своё воздействие в Константинополь.

В начале ХХ века идея создания таких лучей была весьма популярной. В России подобными исследованиями занимался уже названный петербургский профессор Михаил Филиппов. В 1913 году итальянский химик Джулио Уливи тоже предложил британскому адмиралтейству способ подрыва мин с помощью невидимых лучей. История с лучами продолжилась после окончания Первой мировой войны. Англичанин Гарри Гринделл Мэтьюс демонстрировал свои "дьявольские лучи", а европейская пресса заявляла, что немцы вступили в сговор с большевиками и работают над созданием "смертельных лучей" в России.

В 1925 году некий англичанин Грилович предложил Красной Армии свои услуги по разработке отечественных лучей. Однако вскоре он куда-то исчез. В 1930-х годах повальное увлечение лучами пошло на спад. Но тут учёный с мировым именем Никола Тесла утверждает, что он тоже создал "лучи смерти", которые назвал "Teleforce". Американское агентство DARPA в 1958 году якобы попыталось создать легендарные лучи Теслы в ходе проекта Seesaw ("Качели"), который проводился в Ливерморской национальной лаборатории. Как сообщается, в 1982 году проект был прерван в связи с рядом неудач и превышением бюджета.

О реальности схемы гиперболоида

Гиперболоид инженера Гарина иногда называют предвестником идеи созданного в 1960 году лазера — квантового генератора оптического диапазона, луч которого, на первый взгляд, похож на "лучевой шнур" гиперболоида. Но многие учёные уверены, что в действительности здесь имеет место лишь чисто внешнее сходство. Физические принципы работы лазера совершенно иные. В частности, при некоторых условиях (высокая интенсивность, гауссовый профиль луча) лазер обладает способностью к самофокусировке в воздухе за счет эффектов нелинейной оптики; гиперболоид же является классическим оптическим устройством, луч которого, как говорилось выше, неизбежно должен рассеиваться.

Схема гиперболоида, несмотря на внешнюю логичность и исполнимость, в действительности, как считают эксперты, пример теоретически необоснованной фантазии. Это показал в 1944 году профессор Г. Слюсарев в книге "О возможном и невозможном в оптике", заметив, что Толстой пренебрёг законами оптики и термодинамики. В частности, он писал:

"Независимо от конструкции, в силу первого начала термодинамики мощность "теплового луча" ограничена выделяемой при сгорании термических элементов энергией. Даже прикидочный расчёт показывает, что для большинства описанных в романе применений (мгновенное разрезание толстых стальных предметов, плавка горных пород) потребуется почти мгновенно сжечь нереально большое количество топлива. Малое зеркало гиперболоида, находящееся в фокусе большого зеркала, где собирается вся энергия аппарата и формируется луч, должно иметь близкий к единице коэффициент отражения тепловых лучей и сверхвысокую температуру плавления, в противном случае оно мгновенно расплавится. Материала с подобными характеристиками не существует. В силу чисто оптических эффектов тепловой луч будет неизбежно рассеиваться, поэтому даже при идеально точном изготовлении аппарата и применении описанных в романе фантастических материалов (тугоплавкий "шамонит", из которого изготовлено малое зеркало гиперболоида, и полностью сгорающие термитные "свечи") луч гиперболоида мог бы быть эффективен на расстояниях не более нескольких десятков метров".

Время расставило точки над "i", и в 1969 году другой учёный ответил на эти научные нападки на прообраз лазера в романе Толстого: "Основным заключением, которое, как мне кажется, следует из такого анализа, является то, что человечество систематически ошибается вследствие недостатка воображения и способности предвидеть. Мы постоянно недооцениваем возможности науки и техники в будущем. Великолепно осведомленные специалисты по планированию — ученые, пытаясь ответственно оценить важность исследования и сталкиваясь при этом с тем, что пока ещё непонятно или неизвестно, слишком часто оказываются недальновидными в свои прогнозах. Элемент неожиданности — постоянная составная часть технического прогресса, и это как раз то, что невероятно трудно совместить с любым обычным принципом планирования".

Эти слова принадлежат члену Национальной академии наук США, иностранному члену Российской академии наук Чарльзу Харду Таунсу. В апреле 2014 года он признался журналистке Энни Джейкобсен, что на создание лазера его вдохновил прочитанный роман А.Н. Толстого (английский перевод — "The Garin Death Ray", публиковался в 1936 и 1955 годах).

Продолжение следует

Подготовила Марина Благодатская

Сочинение

Мечта вырваться из западни серости будничной работы и приобрести уже в этом мире идеальной жизни, где работа для выживания стала бы радостным духовным творением, не оставляла человечество издавна. Художественное воплощение такое стремление к идеальному чаще всего получает через актуализацию мифологемы античного “золотого возраста” или близкого ей христианского “утраченного рая”, что, в частности для европейской литературы, естественно. В зависимости от ряда факторов и учитывая собственно мифологическую неопределенность своей семантики “золотое время” в произведениях художников возникает как вариативная временная визия, оцениваемая достигнутая реальность и т.д.. Закономерно при этом то, что яркое воплощение мифологема “золотого возраста” находит в утопии и антиутопии.

Изобретатель гиперболоида (гениальной догадки О.Толстого о будущем лазере) надеется пробиться с его помощью в толщу Земли к т.н. Оливинового пояса и достаться к планетарным запасам золота. Если нехватка денег, материального, делает жизнь человека трудной и подменяет его сплошной беспросветной работой, то, на наивный взгляд ученого из романа, достаточное количество золота даст человеку свободу и сделает ее жизнь прекрасной (не соглашаемся с утверждением Г.Сиваченко тем не менее, что гиперболоид создан как оружие, - в частности, как оружие его использовано). Инженер Гарин, украв ключевые идеи ученого Манцева, стремится создать на Земле собственную империю и воплотить в ней свое видение “золотого возраста” (принцип построения этой империи отдаленно напоминает взгляды на государственное устройство Аристотеля): замечательная жизнь избранных Гариным полубожеств патрициев здесь имели бы обеспечивать низшие работники.

Химик Рудольф Штор из украинского романа хочет достичь “золотого возраста” для всех без исключения с помощью Солнечной машины, способной (также используя “лучевой принцип”) превращать растительный материал на солнечный хлеб. Естественно при этом, что когда Гарин руководствуется, прежде всего, эгоистическими мотивами и пренебрегает людей (”Хотя я пренебрегаю, вообще говоря, людей, и приятнее находиться в красивом обществе”), то Штор людей любит.

В сопоставлении образов Гарина и Штора четко оказывается гуманистический пафос действий украинского героя. Так, если на первом этапе создания своей империи Гарин предусматривает уничтожение “лишних” для его системы людей, то Рудольф придерживается других позиций: “…я не верю, что трутниками, убийствами, смертью можно создавать жизнь (тем более идеальная жизнь, которого стремится Гарин). Это логический абсурд. Однако Идея “избранности” для жизни в “золотом возрасте” присутствующая и в украинском произведении (но здесь она высказана в дидактической форме, без неоправданной гаринивской жестокости): старый Кравтвурст, видя, что теряет с появлением Солнечной машины хаосе уважение собственных детей, говорит о необходимости заслужить эту машину: “Нельзя всякой пискле давать у руки Машину. Нужно, чтобы на семью давали одну, да и не всякой же семье, а той, что заслужит. Нужно, чтобы народ не распускался через нее, порядок государств”.

Констатируя, что украинке ознакомились с русским (младшим за украинского) романом значительно раньше, чем с Винниченковым, В.Гриценко указывает, что через это “…отрицательное восприятие деятельности инженера Гарина диктует читателю на уровне подсознания определенное восприятие первой утопии в украинской литературе”. Нам эта мысль кажется дискусионной.

В самом деле, описываемые в исследуемых антиутопиях следствия обесценения золота и денег, а соответственно - и работы, страшные. О причинах же таких событий в романах говорится довольно прозрачно: для наступления “золотого возраста” должно было обеспечить людей материально, - нужно, чтобы люди были высокодуховные и, получив пищу и волю, не потеряли органическую потребность создавать прекрасное, реализовывать себя в работе. Красноречиво свидетельствует об этом деталь в украинском романе: для выпекания солнечного хлеба необходимая капля пота человека, который печет этот хлеб.

“Гнили бесчисленные сокровища духа в покрытых пылью библиотеках”, - читаем в О.Толстого и сумасбродные мысли находим в В.Винниченко: “А в университете тишина гроба. … Лаборатории, научные кабинеты, залы заседаний, библиотеки стоят открытые, грязные, разворованы… Остановился большой, могущественный организм. Молчат возрасты снятого, любовно, саможертвенно построенного сокровища. Затихли голоса гениев - стоят себе просто тома сбитого с бумаги. Кусочек зеленой массы убил всех гениев, вся гордость, святых, храмы, ризы, предрассудки, науку. Чем же, собственно, гордилось человечество? Из какого кроткого неважного материала совершались его “вечные святые”?”.

Таким образом, духовность и нравственность должны сохранять для человека ценности ее жизнь и стабильность ее мировоззренческих координат. Бездуховное существование обречено и для цивилизации катастрофическое. Важные в этом контексте декларации в украинском произведении одного из сторонников Солнечной машины о “новом обществе” (в его словах ощутимый дух ницшеанства): “Ни преступлений, ни добродетелей мы не знаем. … Мы стоим по ту сторону добра и зла. Что такое грех? Мы не понимаем, что это такое. Молитва? … Бог для нас стал целиком лишний”.

Как видно из вышесказанного, размышляя в своих романах о “золотом возрасте”, О.Толстой и В.Винниченко оригинально раскрывают возможные пути его достижения соответственно нивелированиям денежного вопроса (имеем во внимании “путь” к планированному порядку на Золотом острове).

Те случаи, когда художественная мысль намного опередила время

Восемнадцатого октября родился один из самых известных и любимых советских писателей-фантастов Кир Булычев . Все мы в детстве зачитывались его произведениями и не могли представить, что описываемые им вещи могут появиться в реальной жизни. Накануне дня рождения Игоря Всеволодовича Можейко (настоящее имя Булычева) сайт выясняет, какие предсказания его и других известных фантастов стали частью нашей действительности.

Электронные книги и аппараты со снеками

Кир Булычев рассказывал в своих захватывающих историях о компактных устройствах, чем-то напоминающих портсигар, с помощью которых люди будущего читают книги и газеты. Так же он описывал большие прозрачные шары, которые используются как транспорт. Эти шары очень напоминают зорбинг – экстремальный аттракцион.

В «Приключениях Алисы » фантаст рассказал, как в будущем подростки передвигаются с помощью прикрепленных к ногам пружин. Сегодня одними из самых популярных уличных спортивных тренажеров считаются джамперы – специальные приспособления, увеличивающие прыгучесть, которые надеваются на ноги.

Орбитальная станция и трансплантология

Александра Беляева считают основоположником советской научной фантастики, многие предсказания которого сбылись.

В романе «Голова профессора Доуэля » писатель рассматривает возможность воскрешения человека, а также приживление отдельных частей к телу, оперативное лечение глаза.

Конечно, каждого оживить невозможно, но вывод из клинической смерти теперь довольно частое явление. А современная хирургия давно использует методы трансплантологии и пришивает оторванные пальцы, а также проводит операции на глазах.

Многие считают, что «Человек-амфибия» - это прообраз аквалангиста. Кроме того, сегодня уже создали искусственное легкое. Как известно, писатель был дружен с Циолковским , который вдохновил Беляева на создание «Звезды КЭЦ» (КЭЦ – Константин Эдуардович Циолковский ). Роман был написан в 1936 году. И там фантаст рассказывает об орбитальной станции, выходе человека в открытый космос, а также про искусственные спутники Земли и полет на Луну.

Лазер

В романе «Гиперболоид инженера Гарина» Алексей Толстой рассказывает об инженере, который создает аппарат с тепловым лучом огромной разрушающей силы.

Фанаты писателя предполагают, что таким образом он предсказал создание лазера. Ведь роман был написан в 1927 году.

И хотя еще Эйнштейн в 1916 году предположил вынужденное излучение (физическая основа работы любого лазера), считается, что первый рабочий оптический лазер был создан в 1960 году американским физиком Теодором Майманом .

Интернет и пейнтбол

Аркадий и Борис Стругацкие , наверное, самые читаемые фантасты в нашей стране. Они удивительным образом предугадали устройства, которые только недавно вошли в наш обиход.

В повести «Хищные вещи века» писатели рассказывают о серьге-приемнике, которую сегодня можно назвать Bluetooth-гарнитурой. В этом же произведении можно прочитать о ляпнике – игрушечном автомате с плоским прямоугольным баллончиком. Стругацкие объясняют, что ляпником игрушка названа от слова «ляпать». Наверное, многие играли в пейнтбол и представляют, что и как там происходит и из какого оружия стреляют.

Также фанаты Стругацких считают, что в этой же повести описана виртуальная реальность, которая преподносится как иллюзорный мир. В их книгах регулярно говорится о некоем Всепланетном Информатории. Кто-то считает его прообразом Wikipedia. А вот Борис Стругацкий когда-то рассказывал журналистам, что Всепланетный Информаторий и Нуль-Связь – больше похожи на Интернет. А в романе «Жук в муравейнике» описан видеофон, на экране которого по звонку появляется человек, с которым можно разговаривать, как сегодня по скайпу.

Телевидение, эскалатор, банковские карты и клубная музыка

Конечно, мы в детстве все читали Жюля Верна и удивлялись, как писатель за сто лет до технического прогресса «нарисовал» современные баллистические субмарины, а также указал необходимые условия и скорость, с помощью которой можно преодолеть земное притяжение. Считается, что в произведениях Жюля Верна можно прочитать об электрическом стуле, телевидении, аппарате, очень похожем на вертолет, а также самолете. Герберт Уэллс спрогнозировал появление не только атомной бомбы, но и эскалатор, пассажирский транспорт, кондиционеры, автоответчики и многое другое. Рэй Бредбери рассказал миру о замка х, которые открываются с помощью отпечатков пальцев, о наушниках и плейере. Эдвард Беллами описал, что в будущем человечество начнет пользоваться специальными картами, на которые поступают деньги. Олдос Хаксли поведал о генной инженерии, детях из пробирок и клубной музыке.

В принципе, практически в любом фантастическом произведении можно найти что-то пророческое. Но, тем не менее, много лет назад Борис Стругацкий сказал так: «Фантасты - никудышные предсказатели. От них этого и не требуется. Они не сеют, они в лучшем случае разрыхляют почву под посев».

Главная

Гиперболоид инженера Гарина_окончание. Алексей Толстой

Трудящиеся всего мира! Час решительной борьбы настал. Об этом объявляет

Революционный комитет Золотого острова. Он объявляет, что Золотой остров

вместе с шахтой и всеми гиперболоидами переходит в распоряжение восставших

всего мира. Неисчерпаемые запасы золота отныне в руках трудящихся.

Гарин со своей шайкой будет жестоко защищаться Чем скорее мы перейдем в

наступление, тем вернее наша победа».

Не все члены Революционного комитета одобрили это воззвание, — часть

из них колебалась, испуганная смелостью: удастся ли так быстро поднять

рабочих? Удастся ли достать оружие? У капиталистов и флот, и могучие армии,

и полиция, вооруженная боевыми газами и пулеметами… Не лучше ли выждать

или, уж в крайней мере, начать со всеобщей забастовки?..

Шельга, сдерживая бешенство, говорил колеблющимся:

— Революция — это высшая стратегия. А стратегия — наука побеждать.

Побеждает тот, кто берет инициативу в свои руки, кто смел. Спокойно

взвешивать вы будете потом, когда после победы вздумаете писать для будущих

поколений историю нашей победы.

Поднять восстание нам удастся, если мы напряжем все силы. Оружие мы

достанем в бою. Победа обеспечена потому, что победить хочет все трудящееся

человечество, а мы — его передовой отряд. Так говорят большевики. А

большевики не знают поражений.

При этих словах рослый парень с голубыми глазами — шахтер, молчавший

во все время спора, вынул изо рта трубку.

Седой рослый камердинер, в ливрейном фраке и в чулках, беззвучно вошел

в опочивальню, поставил чашку шоколаду и бисквиты на ночной столик и с тихим

шелестом раздвинул шторы на окнах. Гарин раскрыл глаза:

— Папиросу.

От этой русской привычки — курить натощак — он не мог отделаться,

хотя и знал, что американское высшее общество, интересующееся каждым его

шагом, движением, словом, видит в курении натощак некоторый признак

безнравственности.

В ежедневных фельетонах вся американская пресса совершенно обелила

прошлое Петра Гарина. Если ему в прошлом приходилось пить вино, то только по

принуждению, а на самом деле он был враг алкоголя; отношения его к мадам

Ламоль были чисто братские, основанные на духовном общении; оказалось даже,

что любимым занятием его и мадам Ламоль в часы отдыха было чтение вслух

любимых глав из Библии; некоторые его резкие поступки (история в Вилль

Давре, взрыв химических заводов, потопление американской эскадры и др.)

объяснялись одни — роковой случайностью, другие — неосторожным обращением

с гиперболоидом, во всяком случае, великий человек искренне и глубоко в них

раскаивается и готовится вступить в лоно церкви, чтобы окончательно смыть с

себя невольные грехи (между протестантской и католической церквами уже

началась борьба за Петра Гарина), и, наконец, ему приписывали увлечение с

детства, по крайней мере, десятью видами спорта.

Выкурив толстую папиросу, Гарин покосился на шоколад. Будь это в

прежнее время, когда его считали негодяем и разбойником, он спросил бы

содовой и коньяку, чтобы хорошенько вздернуть нервы, но пить диктатору

полумира с утра коньяк! Такая безнравственность отшатнула бы всю солидную

буржуазию, сплотившуюся, как наполеоновская гвардия, вокруг его трона.

Морщась, он хлебнул шоколаду. Камердинер, с торжественной грустью

— Господин диктатор разрешит войти личному секретарю?

Гарин лениво сел на кровати, натянул шелковую пижаму:

— Просите.

Вошел секретарь, достойно три раза — у дверей, посреди комнаты и близ

кровати — поклонился диктатору. Пожелал доброго утра. Чуть-чуть покосился

— Садитесь, — сказал Гарин, зевнув так, что щелкнули зубы.

Личный секретарь сел. Это был одетый во все темное, средних лет

костлявый мужчина с морщинистым лбом и провалившимися щеками. Веки его глаз

были всегда полуопущены. Он считался самым элегантным человеком в Новом

Свете и, как думал Петр Петрович, был приставлен к нему крупными

финансистами в виде шпиона.

— Что нового? — спросил Гарин. — Как золотой курс?

— Поднимается.

— Туговато все-таки.

Секретарь меланхолично поднял веки:

— Да, вяло. Все еще вяло.

— Мерзавцы!

Гарин сунул босые ноги в парчовые туфли и зашагал по белому ковру

опочивальни:

— Мерзавцы, сукины дети, ослы!

Невольно левая рука его полезла за спину, большим пальцем правой он

зацепился за связки пижамовых штанов и так шагал с упавшей на лоб прядью

волос. Видимо, и секретарю эта минута казалась исторической: он вытянулся на

стуле, вытянул шею из крахмального воротника, — казалось, прислушивался к

шагам истории.

— Мерзавцы! — последний раз повторил Гарин. — Медленность поднятия

курса я понимаю как недоверие ко мне. Мне! Вы понимаете? Я издам декрет о

запрещении вольной продажи золотых брусков под страхом смертной казни…

Он остановился и, строго глядя на пышно-розовый зад Авроры, летящей

среди облаков и амуров на потолке, начал диктовать:

«От сего числа постановлением сената…»

Покончив с этим делом, он выкурил вторую папиросу. Бросил окурок в

недопитую чашку шоколада. Спросил:

— Еще что нового? Покушений на мою жизнь не обнаружено?

Длинными пальцами с длинными отполированными ногтями секретарь взял из

портфеля листочек, про себя прочел его, перевернул, опять перевернул:

— Вчера вечером и сегодня в половине седьмого утра полицией раскрыты

два новых покушения на вас, сэр.

— Ага! Очень хорошо. Обнародовать в печати. Кто же это такие? Надеюсь,

толпа сама расправилась с негодяями? Что?

— Вчера вечером в парке перед дворцом был обнаружен молодой человек, с

виду рабочий, в карманах его найдены две железные гайки, каждая весом в

пятьсот граммов. К сожалению, было уже поздно, парк малолюден, и только

нескольким прохожим, узнавшим, что покушаются на жизнь обожаемого диктатора,

удалось ударить несколько раз негодяя. Он задержан.

— Эти прохожие были все же частные лица или агенты?

У секретаря затрепетали веки, он чуть-чуть усмехнулся уголком рта —

единственной во всей Северной Америке, неподражаемой улыбкой:

— Разумеется, сэр, это были частные лица, честные торговцы, преданные

— Узнать имена торговцев, — продиктовал Гарин, — в печати выразить

им мою горячую признательность. Покушавшегося судить по всей строгости

законов. После осуждения я его помилую.

— Второе покушение произошло также в парке, — продолжал секретарь. —

Была обнаружена дама, смотревшая на окна вашей опочивальни, сэр. При даме

найден небольшой револьвер.

— Молоденькая?

— Пятидесяти трех лет. Девица.

— И что же толпа?

— Толпа ограничилась тем, что сорвала с нее шляпу, изломала зонтик и

растоптала сумочку. Такой сравнительно слабый энтузиазм объясняется ранним

часом утра и жалким видом самой дамы, немедленно упавшей в обморок при виде

разъяренной толпы.

— Выдать старой вороне заграничный паспорт и немедленно вывезти за

пределы Соединенных Штатов. В печати говорить глухо об этом инциденте. Что

Без пяти девять Гарин взял душ, после чего отдал себя в работу

парикмахеру и его четырем помощникам. Он сел в особое, вроде зубоврачебного,

кресло, покрытое льняной простыней, перед тройным зеркалом. Одновременно

лицо его было подвергнуто паровой ванне, над ногтями обеих рук запорхали

пилочками, ножичками, замшевыми подушечками две блондинки, над ногтями ног

— две искуснейшие мулатки. Волосы на голове освежены в нескольких туалетных

водах и эссенциях, тронуты щипцами и причесаны так, что стало незаметно

плеши. Брадобрей, получивший титул баронета за удивительное искусство,

побрил Петра Петровича, напудрил и надушил лицо и голову различными духами:

шею — запахом роз, за ушами — шипром, виски — букетом Вернэ, около губ —

веткой яблони (греб эпл), бородку — тончайшими духами «Сумерки».

После всех этих манипуляций диктатора можно было обернуть шелковой

бумагой, положить в футляр и послать на выставку. Гарин с трудом дотерпел до

конца, он подвергался этим манипуляциям каждое утро, и в газетах писали о

его «четверти часа после ванны». Делать было нечего.

Затем он проследовал в гардеробную, где его ожидали два лакея и

давешний камердинер с носками, рубашками, башмаками и прочим. На сегодня он

выбрал коричневый костюм с искоркой. Сволочи-репортеры писали, что одним из

удивительнейших талантов диктатора было уменье выбрать галстук. Приходилось

подчиняться и держать ухо востро. Гарин выбрал галстук расцветки павлиньего

Следуя в столовую, отделанную в средневековом вкусе, Гарин подумал:

«Так долго не выдержать, вот черт, навязали режим».

За завтраком (опять-таки ни капли алкоголя) диктатор должен был

просматривать корреспонденцию. На севрском подносе лежали сотни три писем.

Жуя копченую поджаренную рыбу, безвкусную ветчину и овсяную кашу, варенную

на воде без соли (утренняя пища спортсменов и нравственных людей), Гарин

брал наугад хрустящие конверты. Распечатывал грязной вилкой, мельком

прочитывал:

«Мое сердце бьется, от волнения моя рука едва выводит эти строки… Что

вы подумаете обо мне? Боже! Я вас люблю. Я полюбила вас с той минуты, когда

увидела в газете (наименование) ваш портрет. Я молода. Я дочь достойных

родителей. Я полна энтузиазма стать женой и матерью…»

Обычно прилагалась фотографическая карточка. Все это были любовные

письма со всех концов Америки. От фотографий (за месяц их накопилось

несколько десятков тысяч) этих мордашек, с пышными волосами, невинными

глазами и глупыми носиками становилось ужасно, смертельно скучно. Проделать

головокружительный путь от Крестовского острова до Вашингтона, от

нетопленной комнаты в уединенном доме на Петроградской, где Гарин ходил из

угла в угол, сжимая руку и разыскивая почти несуществующую лазейку спасения

(бегство на «Бибигонде»), до золотого председательского кресла в сенате,

куда он через двадцать минут должен ехать… Ужаснуть мир, овладеть

подземным океаном золота, добиться власти мировой — все только затем, чтобы

попасть в ловушку филистерской скучнейшей жизни.

— Тьфу ты, черт!

Гарин швырнул салфетку, забарабанил пальцами. Ничего не придумаешь.

Добиваться нечего. Дошел до самого верха. Диктатор. Потребовать разве

императорского титула? Тогда уж совсем замучают. Удрать? Куда? И зачем? К

Зое? Ах, Зоя! С ней порвалось что-то самое главное, что возникло в сырую,

теплую ночь в старенькой гостинице в Вилль Давре. Тогда, под шелест листьев

за окном, среди мучительных ласк, зародилась вся фантастика гаринской

авантюры. Тогда был восторг наступающей борьбы. Тогда легко было сказать, —

брошу к твоим ногам мир… И вот Гарин — победитель. Мир — у ног. Но Зоя

— далекая, чужая, мадам Ламоль, королева Золотого острова. У кого-то

другого кружится голова от запаха ее волос, от пристального взгляда ее

холодных, мечтательных глаз. А он, Гарин, повелитель мира, кушает кашу без

соли, рассматривает, зевая, глупые физиономии на карточках. Фантастический

сон, приснившийся в Вилль Давре, отлетел от него… Издавай декреты,

выламывайся под великого человека, будь приличным во всех отношениях… Вот

черт!.. Хорошо бы потребовать коньяку.

Он обернулся к лакеям, стоявшим, как чучела в паноптикуме, в отдалении

у дверей. Сейчас же двое выступили вперед, один склонился вопросительно,

— Автомобиль господина диктатора подан.

В сенат диктатор вошел, нагло ступая каблуками. Сев в золоченое кресло,

сдвинуты, лицо выражало энергию и решимость. Десятки аппаратов

сфотографировали и киносняли его в эту минуту. Сотни прекрасных женщин в

ложах для публики отдались ему энтузиастическими взглядами.

Сенат имел честь поднести ему на сегодня титулы: лорда Нижне-Уэльского,

герцога Неаполитанского, графа Шарлеруа, барона Мюльгаузен и соимператора

Всероссийского. От Североамериканских Соединенных Штатов, где, к сожалению,

как в стране демократической, титулов не полагалось, поднесли звание «Бизмен

оф готт», что, в переводе на русский язык, значило: «Купчина божьей

милостью».

Гарин благодарил. Он с удовольствием плюнул бы на эти жирные лысины и

уважаемые плеши, сидящие перед ним амфитеатром в двусветном зале. Но он

понимал, что не плюнет, но сейчас встанет и поблагодарит.

«Подождите, сволочи, — думал он, стоя (бледный, маленький, с острой

бородкой) перед аплодирующим ему амфитеатром, — поднесу я вам проект о

чистоте расового отбора и первой тысяче…» Но и сам чувствовал, что опутан

по рукам и ногам, и в звании лорда, герцога, графа, божьего купчины он

ничего такого решительного не поднесет… А на банкет сейчас поедет из зала

На улице автомобиль диктатора приветствовали криками. Но присмотреться

— кричали все какие-то рослые ребята, похожие на переодетых полицейских, —

Гарин раскланивался и помахивал рукой, затянутой в лимонную перчатку. Эх, не

родись он в России, не переживи он революции, наверное, переезд по городу

среди ликующего народа, выражающего криками «гип, гип» и бросанием

бутоньерок свои верноподданнейшие чувства, доставил бы ему живейшее

удовольствие. Но Гарин был отравленным человеком. Он злился: «Дешевка,

дешевка, заткните глотки, скоты, радоваться нечему». Он вылез из машины у

подъезда городской думы, где десятки женских рук (дочерей керосиновых,

железнодорожных, консервных и прочих королей) осыпали его цветами.

Взбегая по лестнице, он посылал воздушные поцелуйчики направо и налево.

В зале грянула музыка в честь божьего купчины. Он сел, и сели все.

Белоснежный стол в виде буквы «П» пестрел цветами, сверкал хрусталем. У

каждого прибора лежало по одиннадцати серебряных ножей и одиннадцати вилок

различных размеров (не считая ложек, ложечек, пинцетов для омаров и щипчиков

для спаржи). Нужно было не ошибиться, — каким ножом и вилкой что есть.

Гарин скрипнул зубами от злости: аристократы, подумаешь, — из двухсот

человек за столом три четверти торговали селедками на улице, а теперь иначе

как при помощи одиннадцати вилок им неприлично кушать! Но глаза были

устремлены на диктатора, и он и на этот раз подчинился общественному

давлению — держал себя за столом образцово.

После черепахового супа начались речи. Гарин выслушивал их стоя, с

бокалом шампанского. «Напьюсь! — зигзагом проносилось в голове. Напрасная

Двум своим соседкам, болтливым красавицам, он даже подтвердил, что

действительно по вечерам читает Библию.

Между третьим, сладким, и кофе он ответил на речи:

«Господа, власть, которой вы меня облекли, я принимаю как перст божий,

и священный долг моей совести повелевает употребить эту небывалую в истории

власть на расширение наших рынков, на пышный расцвет нашей промышленности и

торговли и на подавление безнравственных попыток черни к ниспровержению

Речь произвела отрадное впечатление. Правда, по окончании ее диктатор

прибавил, как бы про себя, три каких-то энергичных слова, но они были

сказаны на непонятном, видимо русском, языке и прошли незамеченными. Затем

Гарин поклонился на три стороны и вышел, сопровождаемый воем труб, грохотом

литавр и радостными восклицаниями. Он поехал домой.

В вестибюле дворца швырнул на пол трость и шляпу (паника среди

кинувшихся поднимать лакеев), глубоко засунул руки в карманы штанов и, зло

задрав бородку, поднялся по пышному ковру. В кабинете его ожидал личный

секретарь.

— В семь часов вечера в клубе «Пасифик» в честь господина диктатора

состоится ужин, сопровождаемый симфоническим оркестром.

— Так, — сказал Гарин. (Опять прибавил три непонятных слова

по-русски.) — Еще что?

— В одиннадцать часов сегодня же в белой зале отеля «Индиана»

состоится бал в честь…

— Телефонируйте туда и туда, что я заболел, объевшись в городской

ратуше крабами.

— Осмелюсь выразить опасение, что хлопот будет больше от мнимой

болезни: к вам немедленно приедет весь город выражать соболезнование. Кроме

того — газетные хроникеры. Они будут пытаться проникнуть даже через

каминные трубы…

— Вы правы. Я еду. — Гарин позвонил. — Ванну. Приготовить вечернее

платье, регалии и ордена. — Некоторое время он ходил, вернее — бегал по

ковру. — Еще что?

— В приемной несколько дам ожидают аудиенции.

— Не принимаю.

— Они ждут с полудня.

— Не желаю. Отказать.

— С ними слишком трудно бороться. Осмелюсь заметить: это дамы высшего

общества. Три знаменитых писательницы, две кинозвезды, одна путешественница

в автомобиле с мировым стажем и одна известная благотворительница.

— Хорошо… Просите… Все равно какую-нибудь…

Гарин сел к столу (налево — радиоприемник, направо — телефоны, прямо

— труба диктофона). Придвинул чистую четвертушку бумаги, обмакнул перо и

вдруг задумался.

«Зоя, — начал писать он по-русски твердым, крупным почерком, — друг

мой, только вы одна в состоянии понять, какого я сыграл дурака…»

— Тс-с-с, — послышалось у него за спиной.

Гарин резко всем телом повернулся в кресле. Секретарь уже ускользнул в

боковую дверь, — посреди кабинета стояла дама в светло-зеленом. Она слабо

вскрикнула, стискивая руки. На лице изобразилось именно то, что она стоит

перед величайшим в истории человеком. Гарин секунду рассматривал ее. Пожал

— Раздевайтесь! — резко приказал он и повернулся в кресле, продолжая

Без четверти восемь Гарин поспешно подошел к столу. Он был во фраке, со

звездами, регалиями и лентой поверх жилета. Раздавались резкие сигналы

радиоприемника, всегда настроенного на волну станции Золотого острова. Гарин

повторял по-русски:

— Гарин, мы погибли… Гарин, мы погибли… На острове восстание.

Большой гиперболоид захвачен. Янсен со мной… Если удастся, — бежим на

секретарь, с цилиндром и тростью Гарина, ждал у дверей. И вот приемник снова

по-английски:

«Трудящиеся всего мира. Вам известны размеры и последствия паники,

охватившей Соединенные Штаты…»

Дослушав до конца воззвание Шельги, Гарин снял наушники. Не спеша, с

кривой усмешкой закурил сигару. Из ящиков стола вынул пачку стодолларовых

бумажек и никелированный аппарат в виде револьвера с толстым дулом: это было

его последнее изобретение — карманный гиперболоид. Взмахом бровей подозвал

личного секретаря:

— Распорядитесь немедленно приготовить дорожную машину.

У секретаря первый раз за все время поднялись веки, рыжие глаза колюче

взглянули на Гарина:

— Но, господин диктатор…

— Молчать! Немедленно передать начальнику войск, губернатору города и

гражданским властям, что с семи часов вводится военное положение.

Единственная мера пресечения беспорядка в городе — расстрел.

Секретарь мгновенно исчез за дверью. Гарин подошел к тройному зеркалу.

Он был в регалиях и звездах, бледный, похожий на восковую куклу из

паноптикума. Он долго глядел на себя, и вдруг один глаз его сам собою

насмешливо подмигнул… «Уноси ноги, Пьер Гарри, уноси ноги поскорее», —

проговорил он самому себе шепотом.

События на Золотом острове начались к вечеру двадцать третьего июня.

Весь день бушевал океан. Грозовые тучи ползли с юго-запада. Трещало небо от

огненных зигзагов. Водяная пыль перелетала бешеным туманом через весь

В конце дня гроза ушла, молнии полыхали далеко за краем океана, но

ветер с неослабеваемой силой клонил к земле деревья, гнул стрелы высоких

фонарей, рвал проволоки, уносил бесформенными полотнищами крыши с бараков и

выл и свистал по всему острову с такой сатанинской злобой, что все живое

попряталось по домам. В гавани скрипели корабли на причалах, несколько барок

было сорвано с якорных цепей и унесено в океан. Как поплавок, одна в

небольшой гавани, против дворца прыгала на волнах «Аризона».

Население острова сильно уменьшилось за последнее время. Работы в шахте

были приостановлены. Грандиозные постройки мадам Ламоль еще не начинались.

Из шести тысяч рабочих осталось около пятисот. Остальные покинули остров,

нагруженные золотом. Опустевшие бараки рабочего поселка, Луна-парк,

публичные дома сносили, землю выравнивали под будущую стройку.

Гвардейцам окончательно нечего было делать на этом мирном клочке земли.

Прошло то время, когда желто-белые, как сторожевые псы, торчали с винтовками

на скалах, шагали вдоль проволок, многозначительно пощелкивая затворами.

Гвардейцы начали спиваться. Тосковали по большим городам, шикарным

ресторанам, веселым женщинам. Просились в отпуск, грозили бунтом. Но было

строгое распоряжение Гарина: ни, отпусков, ни увольнений. Гвардейские

казармы были под постоянным прицелом ствола большого гиперболоида.

В казармах шла отчаянная игра. Расплачивались именными записками, так

как золото, лежавшее штабелями около казарм, надоело всем хуже горькой

редьки. Играли на любовниц, на оружие, на обкуренные трубки, на бутылки

старого коньяку или — на «раз-два по морде» К вечеру обычно вся казарма

напивалась вдребезги. Генерал Субботин едва уже мог поддерживать не то что

дисциплину, — какое там, — просто приличие.

— Господа офицеры, стыдно, — гремел ежевечерне голос генерала

Субботина в офицерской столовой, — опустились, господа офицеры, на полу

наблевано-с, воздух как в бардаке-с. В кальсонах изволите щеголять, штаны

проиграли-с. Удручен, что имею несчастье командовать бандой сволочей-с.

Никакие меры воздействия не помогали. Но никогда еще не было такого

пьянства, как в день шторма двадцать третьего июня. Завывающий ветер вогнал

гвардейцев в дикую тоску, навеял давние воспоминания, заныли старые раны.

Водяная пыль била дождем в окно. Ураганным огнем ухала и ахала небесная

артиллерия. Дрожали стены, звенели стаканы на столах. Гвардейцы за длинными

столами, положив на них локти, подпирая удалые головы, нечесаные, немытые,

пели вражескую песню: «Эх, яблочко, куды котисся…» И песня эта, черт знает

из какой далекой жизни завезенная на затерянный среди волн островок,

казалась щепоткой родной соли. Мотались в слезах пьяные головы. Генерал

Субботин охрип, воздействуя, — послал всех к чертям свинячьим, напился сам.

Разведка Ревкома (в лице Ивана Гусева) донесла о тяжком положении

противника в казармах. В седьмом часу вечера Шельга с пятью рослыми

шахтерами подошел к гауптвахте (перед казармами) и начал ругаться с двумя

подвыпившими часовыми, стоявшими у винтовок в козлах. Увлеченные русскими

оборотами речи, часовые утратили бдительность, внезапно были сбиты с ног,

обезоружены и связаны. Шельга овладел сотней винтовок. Их сейчас же роздали

рабочим, подходившим от фонаря к фонарю, прячась за деревьями и кустами,

ползя через лужайки.

Сто человек ворвались в казармы. Начался чудовищный переполох,

гвардейцы встретили наступающих бутылками и табуретами, отступили,

организовались и открыли револьверный огонь. На лестницах, в коридорах, в

дортуарах шел бой. Трезвые и пьяные дрались врукопашную. Из разбитых окон

вырывались дикие вопли. Нападавших было мало, — один на пятерых, — но они

молотили, как цепями, мозольными кулачищами изнеженных желто-белых Подбегали

подкрепления Гвардейцы начали выкидываться из окошек. В нескольких местах

вспыхнул пожар, казармы заволокло дымом.

Янсен бежал по пустынным неосвещенным комнатам дворца. С грохотом и

шипеньем обрушивался прибой на веранду. Свистал ветер, потрясая оконные

рамы. Янсен звал мадам Ламоль, прислушивался в ужасающей тревоге.

Он пробежал вниз, на половину Гарина, летел саженными прыжками по

лестницам. Внизу слышны были выстрелы, отдельные крики. Он выглянул во

внутренний сад. Пусто, ни души. На противоположной стороне, под аркой,

затянутой плющом, снаружи ломились в ворота. Как можно было так крепко

спать, что только пуля, разбившая оконное стекло, разбудила Янсена Мадам

Ламоль бежала? Быть может, убита?

Он отворил какую-то дверь наугад. Вошел. Четыре голубоватых шара и

пятый, висящий под мозаичным потолком, освещали столы, уставленные

приборами, мраморные доски с измерителями, лакированные ящики и шкафчики с

катодными лампами, провода динамо — письменный стол, заваленный чертежами.

Это был кабинет Гарина. На ковре валялся скомканный платочек. Янсен схватил

его, — он пахнул духами мадам Ламоль Тогда он вспомнил, что из кабинета

есть подземный ход к лифту большого гиперболоида и где-то здесь должна быть

потайная дверь. Мадам Ламоль, конечно, при первых же выстрелах кинулась на

башню, — как было не догадаться!

Он оглядывался, ища эту дверцу Но вот послышался звон разбиваемых

стекол, топот ног, за стеной начали перекликаться торопливые голоса. Во

дворец ворвались Так что же медлит мадам Ламоль? Он подскочил к

двустворчатой резной двери и закрыл ее на ключ Вынул револьвер. Казалось,

Перед ним стояла мадам Ламоль Ее побледневшие губы зашевелились, но он

не слышал, что она сказала. Он глядел на нее, тяжело дыша.

— Мы погибли, Янсен, мы погибли! — повторила она.

На ней было черное платье. Руки, узкие и стиснутые, прижаты к груди.

Глаза взволнованы, как синяя буря. Мадам Ламоль сказала:

— Лифт большого гиперболоида не действует, лифт поднят на самый верх.

На башне кто-то сидит. Они забрались снаружи по перекладинам… Я уверена,

что это — мальчишка Гусев…

Хрустнув пальцами, она глядела на резную дверь. Брови ее двигались. За

дверью бешено протопали десятки ног. Раздался дикий вопль. Возня. Торопливые

выстрелы. Мадам Ламоль стремительно села к столу, включила рубильник; мягко

завыло динамо, лилово засветились грушевидные лампы. Застучал ключ, посылая

— Гарин, мы погибли… Гарин, мы погибли… — заговорила она,

нагнувшись над сеткой микрофона.

Через минуту резная дверь затрещала под ударами кулаков и ног.

— Отворите дверь! Отворяй!.. — раздались голоса.

Мадам Ламоль схватила Янсена за руку, потащила к стене и ногой нажала

на завиток резного украшения у самого пола. Штофная панель между двух

полуколонок неслышно упала в глубину. Мадам Ламоль и Янсен проскользнули

через потайное отверстие в подземный ход. Панель встала на прежнее место.

После грозы особенно ярко мерцали и горели звезды над взволнованным

океаном. Ветер валил с ног. Высоко взлетал прибой. Грохотали камни. Сквозь

шум океана слышны были выстрелы. Мадам Ламоль и Янсен бежали, прячась за

кустами и скалами, к северной бухте, где всегда стоял моторный катерок.

Направо черной стеной поднимался дворец, налево — волны, светящиеся гривы

пены и — далеко — огоньки танцующей «Аризоны». Позади решетчатым силуэтом,

уходящим в небо, рисовалась башня большого гиперболоида. На самом верху ее

был свет.

— Смотрите, — откинувшись на бегу и махнув рукой в сторону башни,

крикнула мадам Ламоль, — там свет! Это смерть!

Она спустилась по крутому откосу к бухте, закрытой от волн. Здесь у

лестницы, ведущей на веранду дворца, у небольших бонов, болтался катерок.

Она прыгнула в него, перебежала на корму и трясущимися руками включила

— Скорее, скорее, Янсен!

Катерок был ошвартован на цепи. Засунув в кольцо ствол револьвера,

Янсен ломал замок. Наверху на веранде со звоном распахнулись двери,

появились вооруженные люди. Янсен бросил револьвер и захватил цепь у корня.

Мускулы его затрещали, шея вздулась, лопнул крючок на вороте куртки.

Внезапно застрелял включенный мотор. Люди на террасе побежали вниз по

лестнице, размахивая оружием, крича: «Стой, стой!»

Последним усилием Янсен вырвал цепь, далеко отпихнул пыхтящий катер на

волны и на четвереньках побежал вдоль борта к рулю.

Описав крутую дугу, катер полетел к узкому выходу из бухты. Вдогонку

сверкнули выстрелы.

— Трап, черти соленые! — заорал Янсен на катере, пляшущем под бортом

«Аризоны». — Где старший помощник? Спит! Повешу!

— Здесь, здесь, капитан. Есть, капитан.

— Руби канаты! Включай моторы! Полный газ! Туши огни!

— Есть, есть, капитан.

Мадам Ламоль первая поднялась по штормовому трапу. Перегнувшись через

борт, она увидела, что Янсен силится встать, и падает как-то на бок, и

судорожно ловит брошенный конец. Волна покрыла его вместе с катером, и снова

вынырнуло его отплевывающееся лицо, искаженное гримасой боли.

— Янсен, что с вами?

— Я ранен.

Четыре матроса спрыгнули в катерок, подхватили Янсена, подняли на борт.

На палубе он упал, держась за бок, потерял сознание. Его отнесли в каюту.

Полным ходом, разрезая волны, зарываясь в водяные пропасти, «Аризона»

уходила от острова. Командовал старший помощник. Мадам Ламоль стояла рядом с

ним на мостике, вцепившись в перила. С нее лила вода, платье облепило ее.

Она глядела, как разгорается зарево (горели казармы) и черный дым,

проверченный огненными спиралями, застилает остров. Но вот она, видимо,

что-то заметила, схватила командира за рукав:

— Поверните на юго-запад…

— Здесь рифы, мадам.

— Молчать, не ваше дело!.. Проходите, имея остров на левом борту.

Она побежала к решетчатой башенке гиперболоида. Пелена воды, летя от

носа по палубе, покрыла мадам Ламоль, сбила с ног. Матрос подхватил ее,

мокрую и взбесившуюся от злости. Она вырвалась, вскарабкалась на башенку.

На острове, высоко над дымом пожара, сверкала ослепительная звезда, —

это работал большой гиперболоид, нащупывая «Аризону».

Мадам Ламоль решила драться, все равно никаким ходом не уйти от луча,

хватающего с башни на много миль. Луч сначала метался по звездам, по

горизонту, описывая в несколько секунд круг в четыреста километров. Но

теперь он упорно нащупывал западный сектор океана, бежал по гребням волн, и

след его обозначался густыми клубами пара.

«Аризона» шла полным ходом в семи милях вдоль острова. Зарываясь до

мачт в шипящую воду, взлетала скорлупкой на волну, и тогда с кормовой

башенки мадам Ламоль била ответным лучом по острову. Уже запылали на нем

кое-где деревянные постройки. Снопы искр взносились высоко, будто

раздуваемые гигантскими мехами. Зарево бросало отблески на весь черный,

взволнованный океан. И вот, когда «Аризона» поднялась на гребень, с острова

увидели силуэт яхты, и жгуче-белая игла заплясала вокруг нее, ударяя сверху

вниз, зигзагами, и удары, совсем близко, сближаясь, падали то перед кормой,

то перед носом.

Зое казалось, что ослепительная звезда колет ей прямо в глаза, и она

сама старалась уткнуться стволом аппарата в эту звезду на далекой башне.

Бешено гудели винты «Аризоны», корма обнажилась, и судно начало уже

клониться носом, соскальзывая с волны. В это время луч, нащупав прицел,

взвился, затрепетал, точно примериваясь, и, не колеблясь, стал падать на

профиль яхты. Зоя закрыла глаза. Должно быть, у всех, кто на борту был

свидетелем этой дуэли, остановилось сердце.

Когда Зоя открыла глаза, перед ней была стена воды, пропасть, куда

соскользнула «Аризона». «Это еще не смерть», — подумала Зоя. Сняла руки с

аппарата, и руки ее без сил повисли.

Когда снова начался подъем на волну, стало понятно, почему миновала

смерть. Огромные тучи дыма покрывали весь остров и башню, — должно быть,

взорвались нефтяные цистерны. За дымовой завесой «Аризона» могла спокойно

Зоя не знала, удалось ли ей сбить большой гиперболоид, или только за

дымом не стало видно звезды. Но не все ли теперь равно… Она с трудом

спустилась с башенки. Придерживаясь за снасти, пробралась в каюту, где за

синими занавесками тяжело дышал Янсен. Повалилась в кресло, зажгла восковую

спичку, закурила.

«Аризона» уходила на северо-запад. Ветер ослаб, но океан все еще был

неспокоен. По многу раз в день яхта посылала условные сигналы, пытаясь

связаться с Гариным, и в сотнях тысяч радиоприемников по всему свету

долготе. Ждем приказаний».

Океанские пароходы, перехватывая эти радио, спешили уйти подальше от

страшного места, где снова обнаружилась «Аризона» — «гроза морей».

Облака горящей нефти окутывали Золотой остров. После урагана наступил

штиль, и черный дым поднимался к безоблачному небу, бросая на воды океана

огромную тень в несколько километров.

Остров казался вымершим, и только в стороне шахты, как всегда, не

переставая, поскрипывали черпаки элеваторов.

Затем в тишине раздалась музыка: торжественный медленный марш. Сквозь

дымовую мглу можно было видеть сотни две людей: они шли, подняв головы, их

лица были суровы и решительны. Впереди четверо несли на плечах что-то

завернутое в красное знамя. Они взобрались на скалу, где возвышалась

решетчатая башня большого гиперболоида, и у подножия ее опустили длинный

Это было тело Ивана Гусева. Он погиб вчера во время боя с «Аризоной».

Взобравшись, как кошка, снаружи по решетчатым креплениям башни, он включил

большой гиперболоид, нащупал «Аризону» среди огромных волн.

Огненный шнур с «Аризоны» плясал по острову, поджигая постройки,

срезывал фонарные столбы, деревья. «Гадюка», — шептал Иван, поворачивая

дуло аппарата, и так же, как во время письменного урока, когда Тарашкин учил

его грамоте, помогал себе языком.

Он поймал «Аризону» на фокус и бил лучом по воде перед кормой и перед

носом, сближая угол. Мешали облака дыма от загоревшихся цистерн. Вдруг луч с

«Аризоны» превратился в ослепительную звезду, и она, сверкая, ужалила Ивана

в глаза. Пронзенный насквозь лучом, он упал на кожух большого

гиперболоида…

— Спи спокойно, Ванюша, ты умер как герой, — сказал Шельга. Он

опустился перед телом Ивана, отогнул край знамени и поцеловал мальчика в

Немного времени спустя из клубов черного дыма вылетел двухмоторный

мощный аэроплан. Забирая высоту, он повернул на запад…

— Все ваши распоряжения исполнены, господин диктатор…

Гарин запер выходную дверь на ключ, подошел к плоскому книжному шкафу и

справа от него провел рукой.

Секретарь сказал с усмешкой:

— Кнопка потайной двери с левой стороны, господин диктатор…

Гарин быстро, странно взглянул на него. Нажал кнопку, книжный шкаф

бесшумно отодвинулся, открывая узкий проход в потайные комнаты дворца.

— Прошу, — сказал Гарин, предлагая секретарю пройти туда первым.

Секретарь побледнел, Гарин с ледяной вежливостью поднял лучевой револьвер в

уровень его лба. — Благоразумнее подчиняться, господин секретарь…

Дверь из капитанской каюты была открыта настежь. На койке лежал Янсен.

Яхта едва двигалась. В тишине было слышно, как разбивалась о борт

Желание Янсена сбылось, — он снова был в океане, один с мадам Ламоль.

Он знал, что умирает. Несколько дней боролся за жизнь, — сквозная пулевая

рана в живот, — и наконец затих. Глядел на звезды через открытую дверь,

откуда лился воздух вечности. Не было ни желаний, ни страха, только важность

перехода в покой.

Снаружи, появившись тенью на звездах, вошла мадам Ламоль. Наклонилась

над ним. Спросила шепотом, как он себя чувствует. Он ответил движением век,

и она поняла, что он хотел ей сказать: «Я счастлив, ты со мной». Когда у

него несколько раз, захватывая воздух, судорожно поднялась грудь, Зоя села

около койки и не двигалась. Должно быть, печальные мысли бродили в ее

— Друг мой, друг мой единственный, — проговорила она с тихим

отчаянием, — вы один на свете любили меня. Одному вам я была дорога. Вас не

будет… Какой холод, какой холод…

Янсен не отвечал, только движением век будто подтвердил о наступающем

холоде. Она видела, что нос его обострился, рот сложен в слабую улыбку. Еще

недавно его лицо горело жаровым румянцем, теперь было как восковое. Она

подождала еще много минут, потом губами дотронулась до его руки. Но он еще

не умер. Медленно приоткрыл глаза, разлепил губы. Зое показалось, что он

сказал: «Хорошо…»

Потом лицо его изменилось. Она отвернулась и осторожно задернула синие

Секретарь — самый элегантный человек в Соединенных Штатах — лежал

ничком, вцепившись застывшими пальцами в ковер: он умер мгновенно, без крика

Гарин, покусывая дрожащие губы, медленно засовывал в карман пиджака лучевой

револьвер. Затем подошел к низенькой стальной двери. Набрал на медном диске

одному ему известную комбинацию букв, — дверь раскрылась. Он вошел в

железобетонную комнату без окон.

Это был личный сейф диктатора. Но вместо золота или бумаг здесь

находилось нечто гораздо более ценное для Гарина: привезенный из Европы и

сначала тайно содержавшийся на Золотом острове, затем — здесь — в потайных

комнатах дворца, третий двойник Гарина — русский эмигрант, барон Корф,

продавший себя за огромные деньги.

Он сидел в мягком кожаном кресле, задрав ноги на золоченый столик, где

стояли в вазах фрукты и сласти (пить ему не разрешалось). На полу валялись

книжки — английские уголовные романы. От скуки барон Корф плевал косточками

вишен в круглый экран телевизорного аппарата, стоявшего в трех метрах от его

— Наконец-то, — сказал он, лениво обернувшись к вошедшему Гарину. —

Куда вы, черт вас возьми, провалились?.. Слушайте, долго вы еще намерены

меня мариновать в этом погребе? Ей-богу, я предпочитаю голодать в Париже…

Вместо ответа Гарин содрал с себя ленту, сбросил фрак с орденами и

регалиями.

— Раздевайтесь.

— Зачем? — спросил барон Корф с некоторым любопытством.

— Давайте ваше платье.

— В чем дело?

— И — паспорт, все бумаги… Где ваша бритва?

Гарин подсел к туалетному столику. Не намыливая щек, морщась от боли,

быстро сбрил усы и бороду.

— Между прочим, рядом в комнате лежит человек. Запомните — это ваш

личный секретарь. Когда его хватятся, можете сказать, что услали его с

секретным поручением… Понятно вам?

— В чем дело, я спрашиваю? — заорал барон Корф, хватая на лету

гаринские брюки.

— Я пройду отсюда потайным ходом в парк, к моей машине. Вы запрячете

секретаря в камин и пройдете в мой кабинет. Немедленно вызовете по телефону

Роллинга. Надеюсь, вы хорошо запомнили весь механизм моей диктатуры? Я,

затем мой первый заместитель — начальник секретной полиции, затем мой

второй заместитель — начальник отдела пропаганды, затем мой третий

заместитель — начальник отдела провокации. Затем тайный совет трехсот, во

главе стоит Роллинг. Если вы еще не совсем превратились в идиота, вы должны

были все это вызубрить назубок… Снимайте же брюки, черт вас возьми!..

Роллингу по телефону скажите, что вы, то есть Пьер Гарин, становитесь во

главе войск и полиции. Вам придется серьезно драться, милейший…

— А! В конце концов им наплевать… Был бы диктатор…

— Позвольте, позвольте, — значит, с этой минуты я превращаюсь в Петра

Петровича Гарина?

— Желаю успеха. Наслаждайтесь полнотой власти. Все инструкции на

письменном столе… Я — исчезаю…

Гарин, так же, как давеча в зеркало, подмигнул своему двойнику и

скрылся за дверью.

Едва только Гарин — один в закрытой машине — помчался через

центральные улицы города, исчезло всякое сомнение: он вовремя унес ноги.

Рабочие районы и предместья гудели стотысячными толпами… Кое-где уже

плескались полотнища революционных знамен. Поперек улиц торопливо

нагромождались баррикады из опрокинутых автобусов, мебели, выкидываемой в

окошки, дверей, фонарных столбов, чугунных решеток.

Опытным глазом Гарин видел, что рабочие хорошо вооружены. На

грузовиках, продирающихся сквозь толпы, развозили пулеметы, гранаты,

винтовки… Несомненно, это была работа Шельги…

Несколько часов тому назад Гарин со всей уверенностью бросил бы войска

на восставших. Но сейчас он лишь нервнее нажимал педаль машины, несущейся

среди проклятий и криков: «Долой диктатора! Долой совет трехсот!»

Гиперболоид был в руках Шельги. Об этом знали, об этом кричали

восставшие. Шельга разыгрывает революцию, как дирижер — героическую

симфонию.

Громкоговорители, установленные по приказу Гарина еще во время продажи

золота, теперь работали против него — разносили на весь мир вести о

поголовном восстании.

Двойник Гарина, против всех ожиданий Петра Петровича, начал действовать

решительно и даже не без успеха. Его отборные войска штурмовали баррикады.

Полиция с аэропланов сбрасывала газовые бомбы. Конница рубила палашами людей

на перекрестках. Особые бригады взламывали дверные замки, врывались в жилища

рабочих, уничтожая все живое.

Но восставшие держались упорно. В других городах, в крупных фабричных

центрах, они решительно переходили в наступление. К середине дня вся страна

пылала восстанием…

Гарин выжимал из машины всю скорость ее шестнадцати цилиндров. Ураганом

проносился по улице провинциальных городков, сбивал свиней, собак, давил

кур. Иной прохожий не успевал выпучить глаза, как запыленная, черная

огромная машина диктатора, уменьшаясь и ревя, скрывалась за поворотом…

Он останавливался только на несколько минут, чтобы набрать бензина,

налить воды в радиатор… Мчался всю ночь.

Наутро власть диктатора еще не была свергнута. Столица пылала,

зажженная термитными бомбами, на улицах валялось до пятидесяти тысяч трупов.

«Вот тебе и барон! — усмехнулся Гарин, когда на остановке громкоговоритель

прохрипел эти вести…

В пять часов следующего дня его машину обстреляли…

В семь часов, пролетая по какому-то городку, он видел революционные

флаги и поющих людей…

Он мчался всю вторую ночь — на запад, к Тихому океану. На рассвете,

наливая бензин, услышал наконец из черного горла громкоговорителя хорошо

— Победа, победа… Товарищи, в моих руках, — страшное орудие

революции — гиперболоид…

Скрипнув зубами, не дослушав, Гарин помчался дальше. В десять часов

утра он увидел первый плакат сбоку шоссе; на фанерном щите огромными буквами

«Товарищи… Диктатор взят живым… Но диктатор оказался двойником

Гарина, подставным лицом, Петр Гарин скрылся. Он бежит на запад… Товарищи,

проявляйте бдительность, задержите машину диктатора… (Следовали приметы.)

Гарин не должен уйти от революционного суда…»

В середине дня Гарин обнаружил позади себя мотоцикл. Он не слышал

выстрелов, но в десяти сантиметрах от его головы в стекле машины появилась

пулевая дырка с трещинками. Затылку стало холодно. Он выжал весь газ, какой

могла дать машина, метнулся за холм, свернул к лесистым горам. Через час

влетел в ущелье. Мотор начал сдавать и заглох. Гарин выскочил, свернул руль,

пустил машину под откос и, с трудом разминая ноги, стал взбираться по

крутизне к сосновому бору.

Сверху он видел, как промчались по шоссе три мотоцикла. Задний

остановился. Вооруженный, по пояс голый человек соскочил с него и нагнулся

над пропастью, где валялась разбитая машина диктатора.

В лесу Петр Петрович снял с себя все, кроме штанов и нательной фуфайки,

надрезал кожу на башмаках и пешком начал пробираться к ближайшей станции

железной дороги.

На четвертый день он добрался до уединенной приморской мызы близ

Лос-Анжелоса, где в ангаре висел, всегда наготове, его дирижабль.

Утренняя заря взошла на безоблачное небо. Розовым паром дымился океан.

Гарин, перегнувшись в окно гондолы дирижабля, с трудом в бинокль разыскал

глубоко внизу узенькую скорлупу яхты. Она дремала на зеркальной воде,

просвечивающей сквозь легкий мглистый покров.

Дирижабль начал опускаться. Он весь сверкал в лучах солнца. С яхты его

заметили, подняли флаг. Когда гондола коснулась воды, от яхты отделилась

шлюпка. На руле сидела Зоя. Гарин едва узнал ее — так осунулось ее лицо. Он

спрыгнул в шлюпку, с улыбочкой, как ни в чем не бывало, сел рядом с Зоей,

потрепал ее по руке:

— Рад тебя видеть. Не грусти, крошка. Сорвалось — наплевать. Заварим

новую кашу… Ну, чего ты повесила нос?..

Зоя, нахмурившись, отвернулась, чтобы не видеть его лица.

— Я только что похоронила Янсена. Я устала. Сейчас мне — все равно.

Из-за края горизонта поднялось солнце, — огромный шар выкатился над

синей пустыней, и туман растаял, как призрачный.

Протянулась солнечная дорога, переливаясь маслянистыми бликами, и

черным силуэтом на ней рисовались три наклонных мачты и решетчатые башенки

«Аризоны».

— Ванну, завтрак и — спать, — сказал Гарин.

«Аризона» повернула к Золотому острову. Гарин решил нанести удар в

самое сердце восставших — овладеть большим гиперболоидом и шахтой.

На яхте были срублены мачты, оба гиперболоида на носу и корме

замаскированы досками и парусиной, — для того чтобы изменить профиль судна

и подойти незамеченными к Золотому острову.

Гарин был уверен в себе, решителен, весел, — к нему снова вернулось

хорошее настроение.

Утром следующего дня помощник капитана, взявший команду на судне после

смерти Янсена, с тревогой указал на перистые облака. Они быстро поднимались

из-за восточного края океана, покрывали небо на огромной, десятикилометровой

высоте. Надвигался шторм, быть может ураган — тайфун.

Гарин, занятый своими соображениями, послал капитана к черту.

— Ну, тайфун-ерунда собачья. Прибавьте ходу…

Капитан угрюмо глядел с мостика на быстро заволакивающееся небо.

Приказал задраить люки, крепить на палубе шлюпки и все, что могло быть

Океан мрачнел. Порывами налетал ветер, угрожающим свистом предупреждал

моряков о близкой беде. На место вестников урагана — высоких перистых

облаков — поползли клубящиеся низкие тучи. Ветер все грознее волновал

океан, пробегал неспокойной рябью по огромным волнам.

И вот с востока начала налезать черная, как овчина, низкая туча, со

свинцовой глубиной. Порывы ветра стали яростными. Волны перекатывались через

борт. И уже не рябью мялись горбы серо-холодных волн, — ветер срывал с них

целые пелены, застилал туманом водяной пыли…

Капитан сказал Зое и Гарину:

— Идите вниз. Через четверть часа мы будем в центре тайфуна. Моторы

нас не спасут.

Ураган обрушился на «Аризону» со всей яростью одиннадцати баллов. Яхта,

зарываясь, валясь с борта на борт так, что днище обнажилось до киля, уже не

слушаясь ни руля, ни винтов, неслась по кругам суживающейся спирали к центру

тайфуна, или «окну», как его называют моряки.

«Окно», диаметром иногда до пяти километров, — центр вращения тайфуна;

ветры силою двенадцати баллов несутся со всех направлений кругом «окна»,

уравновешивая свои силы на его периферии.

Туда, в такое «окно», уносилась круговоротом жалкая скорлупка —

«Аризона».

Черные тучи касались палубы. Стало темно, как ночью. Бока яхты трещали.

Люди, чтобы не разбиться, Цеплялись за что попало. Капитан приказал

привязать себя к перилам мостика.

«Аризону» подняло на гребень водяной горы, положило на борт и швырнуло

в пучину. И вдруг — ослепительное солнце, мгновенное безветрие и

зеленопрозрачные, сверкающие, как из жидкого стекла, волны — десятиэтажные

громады, сталкивающиеся с оглушительным плеском, будто сам царь морской,

Нептун, взбесясь, шлепал в ладоши…

Это и было «окно», самое опасное место тайфуна. Здесь токи воздуха

устремляются отвесно вверх, унося водяные пары на высоту десяти километров,

и там раскидывают их пленками перистых облаков — верхних предвестников

тайфуна…

С борта «Аризоны» было снесено волнами все: шлюпки, обе решетчатые

башенки гиперболоидов, труба и капитанский мостик вместе с капитаном…

«Окно», окруженное тьмой и крутящимися ураганами, неслось по океану,

увлекая на толчее чудовищных волн «Аризону».

Моторы перегорели, руль был сорван.

— Я больше не могу, — простонала Зоя.

— Когда-нибудь это должно кончиться… О черт! — хрипло ответил

Оба они были избиты, истерзаны, ударами о стены и о мебель. У Гарина

рассечен лоб, Зоя лежала на полу каюты, цепляясь за ножку привинченной

койки. На полу вместе с людьми катались чемоданы, книги, вывалившиеся из

шкафа, диванные подушки, пробковые пояса, апельсины, осколки посуды.

— Гарин, я не могу, выбрось меня в море…

От страшного толчка Зоя оторвалась от койки, покатилась. Гарин кувырком

перелетел через нее, ударился о дверь…

Раздался треск, раздирающий хруст. Грохот падающей воды. Человеческий

вопль. Каюта распалась. Мощный поток воды подхватил двух людей, швырнул их в

кипящую зелено-холодную пучину…

Когда Гарин открыл глаза, в десяти сантиметрах от его носа маленький

рачок-отшельник, залезший до половины в перламутровую раковину, таращил

глаза, изумленно шевеля усами. Гарин с усилием понял: «Да, я жив…» Но еще

долго не в силах был приподняться. Он лежал на боку, на песке. Правая рука

была повреждена. Морщась от боли, он все же подобрал ноги, сел.

Невдалеке, нагнувши тонкий ствол, стояла пальма, свежий ветер трепал ее

листья… Гарин поднялся, пошатываясь, пошел. Вокруг, куда бы он ни

посмотрел, бежали и, добежав до низкого берега, с шумом разбивались

зелено-синие, залитые солнцем волны… Несколько десятков пальм простирало

по ветру широкие, как веера, листья. На песке там и сям валялись осколки

дерева, ящики, какие-то тряпки, канаты… Это было все, что осталось от

«Аризоны», разбившейся вместе со всем экипажем о рифы кораллового острова.

Гарин, прихрамывая, пошел в глубину островка, туда, где более

возвышенные места заросли низким кустарником и ярко-зеленой травой. Там

лежала Зоя на спине, раскинув руки. Гарин присел над ней, боясь прикоснуться

к ее телу, чтобы не ощутить холода смерти. Но Зоя была жива, — веки ее

задрожали, запекшиеся губы разлепились.

На коралловом островке находилось озерцо дождевой воды, горьковатой, но

годной для питья. На отмелях — раковины, мелкие ракушки, полипы, креветки

— все, что некогда служило пищей первобытному человеку. Листья пальм могли

служить одеждой и прикрывать от полдневного солнца.

Два голых человека, выброшенные на голую землю, могли кое-как жить… И

они начали жить на этом островке, затерянном в пустыне Тихого океана. Не

было даже надежды, что мимо пройдет корабль и, заметив их, возьмет на борт.

Гарин собирал раковины или рубашкой ловил рыбу в пресном озерце. Зоя

нашла в одном из выброшенных ящиков с «Аризоны» пятьдесят экземпляров книги

роскошного издания проектов дворцов и увеселительных павильонов на Золотом

острове. Там же были законы и устав придворного этикета мадам Ламоль —

повелительницы мира…

Целыми днями в тени шалаша из пальмовых листьев Зоя перелистывала эту

книгу, созданную ее ненасытной фантазией. Оставшиеся сорок девять

экземпляров, переплетенных в золото и сафьян, Гарин употребил в виде

изгороди для защиты от ветра.

Гарин и Зоя не разговаривали. Зачем? О чем? Они всю жизнь были

одиночками, и вот получили наконец полное, совершенное одиночество.

над островом, озерцо наполнялось свежей дождевой водой. Тянулись месяцы,

когда с безоблачного неба яростно жгло солнце. Тогда им приходилось пить

тухлую воду…

Должно быть, и по нынешний день Гарин и Зоя собирают моллюсков и устриц

на этом островке. Наевшись, Зоя садится перелистывать книгу с дивными

проектами дворцов, где среди мраморных колоннад и цветов возвышается ее

прекрасная статуя из мрамора, — Гарин, уткнувшись носом в песок и

прикрывшись истлевшим пиджачком, похрапывает, должно быть тоже переживая во

сне разные занимательные истории

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Герб Парижа, или, по-древнему, Лютеции — золотой кораблик.

2. Существует предположение, что между земной корой и твердым

центральным ядром земли есть слой расплавленных металлов — так называемый

Оливиновый пояс.

3. Кармелиты — монашеский орден. (Примеч. А Н. Толстого.)

4. Постоянная стоимость золота во всем мире Задача Гарина обесценить

золото, чтобы внести хаос среди денежных магнатов буржуазного мира и

овладеть властью.

5. Знаменитый храм Дианы, древнегреческой богини охоты и луны, в городе

Эфесе, сожженный в 356 г до нашего летосчисления.

6. Семирамида — легендарная царица, будто бы основавшая Вавилон.

7. Колосс Родосский — исполинская статуя Гелиоса, древнегреческого

бога солнца, стоявшая у входа в гавань острова Родоса.

8. Излучением.

9. Около шести копеек. (Примеч. А. Н Толстого)

Впервые — журн. «Красная новь», 1925, N 7-9 (книга первая — «Угольные

пирамидки», с подзаголовком «Роман в трех книгах»; там же, 1926, N 4-9

(книга вторая — «Оливиновый пояс»).

Вторая книга заканчивалась захватом Золотого острова ревкомом и

исчезновением Гарина. Затем («Красная новь», 1927, N 2) были опубликованы

новые главы романа — «Гарин-диктатор» с подзаголовком «Новый вариант конца

романа «Гиперболоид инженера Гарина» Теперь роман заканчивался встречей на

«Аризоне» Гарина, сбежавшего из Вашингтона, с Зоей, только что похоронившей

Янсена. Последняя фраза текста: «На этом заканчивается одна из необычайных

авантюр инженера Гарина» — вселяла в читателя надежду, что он еще сможет

романа, запланированная в подзаголовке к публикации первых двух.

Третья книга так и не была написана. Сохранился ее план (вместе с

планом первых двух), который был составлен А. Толстым в июле 1924 года,

когда он подавал заявку на роман в Госиздат. Действие романа (в целом) было

приурочено к 1930 году. «Роман развертывается на фоне кануна второй мировой

войны. С середины романа происходит воздушно-химическая война. В конце —

европейская революция». План сюжета первой части значительно отличается от

его реализации, во второй они ближе один к другому. План третьей части,

названной «Судьба мира», выглядит следующим образом: «Война и уничтожение

городов. Роллинг во главе американских капиталистов разрушает и грабит

Европу, как некогда Лукулл и Помпеи ограбили Малую Азию.

На сцену опять выступает Шельга. Борьба его с Кером (сыщик, работающий

на Роллинга, его роль в написанном тексте распределена в какой-то мере между

Семеновым и Тыклинским. — А. А.) и убийство Кера.

Россия переоснащивает свои химические заводы на оборону. В Париже

начинается революция.

Роллинг руководит при помощи Мишеля (вошел в роман под именем Гастон

Утиный Нос. — А. А.) бандами анархистов.

В то же время на острове Гарин готовится стать властелином мира.

Зоя Монроз страстно влюблена в Хлынова (студент-химик, «тип нового

русского человека», который по первоначальному замыслу был одной из

центральных фигур романа. — А. А.).

Гениальный план Хлынова. При помощи Зои выполняет его. Гибель Гарина.

Хлынов взрывает остров.

Хлынов летит в Париж и бросается в гущу борьбы. Поражение анархистов.

Гибель Роллинга.

Победа европейской революции. Картины мирной, роскошной жизни, царство

труда, науки и грандиозного искусства» (Гослитизоат. 1958-1961,4, с. 829).

Основные этапы длительной работы над текстом «Гиперболоида инженера

Гарина» были впервые освещены в комментариях К. Д. Муратовой (ПСС, 5, с.

503-504) и Ю. А. Крестинского (Гослитиздат. 1958-1961,4, с. 830-831).

Текст романа, кроме журнальной, имеет четыре книжных редакции

(1927,1934,1936,1939).

Первая была создана для первого отдельного издания романа, когда он с

подзаголовком «издание переработанное» вошел в изд: ГИЗ, 10, с датой: «Май

1925 г. — декабрь 1926 г. «. При подготовке этой редакции журнальный текст

подвергся стилистической правке, некоторые главы были переработаны. В роман

были включены новые заключительные главы, объединенные при публикации

заголовком «Гарин-диктатор». Была введена новая нумерация глав. В первой

книжной редакции роман переиздавался дважды: Недра, 11; отд. изд. М.,

«Советская литература», 1933.

Вторая книжная редакция романа родилась при включении его в изд.:

Гослитиздат. 1934-1936,4. На этот раз редактирование свелось к

стилистическим исправлениям и сокращениям: отдельные главы были совсем

опущены, другие серьезно сокращены, опять изменилась общая нумерация глав.

Третья книжная редакция романа создавалась с учетом конкретного

читательского адреса (для детей старшего возраста) в 1936 году, когда

«Гиперболоид инженера Гарина» издавался Детгизом («Библиотека романов и

повестей»). Текст на этот раз не только подвергся стилистической правке и

сокращению в основном тех мест, которые или были сложны для детского

восприятия, или не предназначены для детского чтения, но и дополнению. Был

расширен материал, посвященный мальчику Ивану Гусеву, изобретателю Манцеву и

экспедиции Волшина в Сибирь. Внесены изменения (дополнения) в историю

Гарина-диктатора и судьбу Роллинга. Наконец, была написана новая — самая

последняя — глава романа, об одиночестве Гарина и Зои Монроз на коралловом

островке.

Последняя — четвертая — книжная редакция романа датируется 1939

годом, когда он вышел в Ленинграде в «Советском писателе». Эта редакция

представляет собой текст 1936 года с дополнительными стилистическими

исправлениями, но одновременно в нем восстановлены по предшествующим

изданиям (первая и вторая книжные редакции) те места, которые в третьей

редакции специально адаптировались для юношества. Поэтому следует

писался в 1926-1927 годах. Переработан со включением новых глав в 1937 году.

А. Т. «) Переработка с включением новых глав относится к периоду работы над

изданием 1936 года (третья книжная редакция).

Печатается по тексту: А. Н. Толстой. Гиперболоид инженера Гарина. Л.,

«Советский писатель», 1939 (с проверкой по предшествующим изданиям).

Специального комментирования требует научно-фантастическая основа

«Гиперболоида инженера Гарина». Ведущая фантастическая идея романа Толстого

— создание и использование гиперболоида — сразу увлекла читателей своей

оригинальностью, одновременно вызвав споры в научной среде.

А. Толстой так объяснял происхождение идеи гиперболоида: «… я

пользуюсь всяким материалом: от специальных книг (физика, астрономия,

геохимия) до анекдотов. Когда писал «Гиперболоид инженера Гарина» (старый

знакомый, Оленин, рассказал мне действительную историю постройки такого

двойного гиперболоида; инженер, сделавший это открытие, погиб в 1918 году в

Сибири), пришлось ознакомиться с новейшими теориями молекулярной физики.

Много помог мне академик П. П. Лазарев» (Гослитиздат 1958-1961,10, с 135).

В одной из записных книжек Толстого есть пометки начала 20-х годов,

связанные с упомянутым сообщением Оленина: «Оленин П. В. Концентрация света,

химических лучей. Луч — волос. Ультрафиолетовый луч — вместо

электрического провода. Бурение скал. Бурение земли. Лаборатория на острове

в Ти[хом] океане. Владычество над миром.

Начало — тундра. Ледовит[ый] океан. Комната элект[рической] спайки.

Все желтое.

Шамонит — чистый углерод. Удельный вес земли 8, оболочка земли 3. В

центре земли — платина, золото, уран, торий, цирконий.

Оливиновый пояс: железо, оливин, никель (метеориты). Постройка прибора

из парафина. Обложили серебряной фольгой. Гальванопластика медью.

Бурение земли. Охлаждение жидким воздухом. Подъем электромоторными

вагонетками.

Игра на бирже на понижение. Взрыв мостов. Взрыв фабрик». (Гослитиздат.

1958-1961,4, с 827).

Исследователи советской научной фантастики обращают внимание на широту

и современность научно-технического «обеспечения» романа Толстого:

«Возможно, «рассказ Оленина» послужил зерном замысла, но научно-техническая

основа романа замышлялась шире. Гарин собирался использовать гиперболоид для

передачи электроэнергии без проводов. В записной книжке Толстого есть

запись: «Ультрафиолетовый] луч — вместо электрич[еского] провода» «…» В

первой публикации (в «Красной нови») и в рукописи с более поздней правкой

тема гиперболоида переплетается с темой атомной энергии: «Было использовано

свойство платино-синеродистого бария светиться в присутствии радиевых солей.

На острове устанавливалось освещение вечными лампами. Инженер Чермак

проектировал по заданиям Гарина радио-водородный двигатель (по-видимому,

радиево-водородный. — А. Б.)… Весь двигатель в сто лошадиных сил

предполагалось уместить в сигарной коробке… Гарин известил весь свет об

имеющихся у него неограниченных запасах радия и объявил конкурс на работу

«Проблема искусственного разложения атома» (А. Ф. Бритиков. Русский

советский научно-фантастический роман. Л., «Наука», 1970, с. 69).

Уже в самых первых рецензиях указывалось на технические промахи в

романе, правда без конкретных разъяснении (Ник. Смирнов. Заметки о журналах.

— «Новый мир», 1926, N 1, с. 181). Самому Толстому принадлежит такое

признание: «Писателю надо вооружиться действительно глубокими знаниями,

способностью оперировать точными цифрами и формулами. Могу привести пример:

в «Гиперболоиде инженера Гарина» я писал о ядре, пущенном в землю на глубину

в 25 км. И только сейчас, перерабатывая «Гарина», я обнаружил эту ошибку.

Ведь ядро, падая на 25 километров, будет совершенно расплющено. Хотя я по

образованию инженер-технолог и много поработал над «Гариным», но вижу, что

все еще недоработал. Новые открытия в области химии и металлургии позволили

бы перерабатывать его еще и еще» («Борьба за технику», 1935, N 17-18, с.

9-10). В другой статье Толстой упоминал о своем друге — крупном ученом в

области радиотехники М. А. Бонч-Бруевиче: «Он только что изругал один мой

научно-авантюрный роман за некоторые очевидные нелепости» («Наука и

Признавая отдельные промахи, Толстой тем не менее относился к ведущим

идеям своих фантастических романов («Аэлита», «Гиперболоид инженера Гарина»)

как к гипотезам, которым суждено в будущем в той или иной степени

реализоваться. Показательно такое его высказывание о романе «Аэлита»: «Он

фантастический, правда, но в нем совершенно отсутствует элемент

невероятности: все, что там описано, все возможно осуществить, и я уверен,

что осуществится когда-нибудь… Надо Вам сказать, что я по образованию

инженертехнолог, поэтому за эту сторону более или менее отвечаю» (В. А.

Лазарев. Из истории литературных отношений первой четверти двадцатого

столетия. (Публикация архивного материала). «Уч. зап. Московского обл. пед.

ин-та», т. СХУ1, сб. III. М, 1962, с. 166).

Наука (оптика, физика, химия) на конкретном этапе ее развития (20-40-е

годы) — отвергала гипотезу Толстого. К примеру, профессор Г. Слюсарев в

книге «О возможном и невозможном в оптике» (1944) доказал, что Толстой в

романе «Гиперболоид инженера Гарина» игнорировал законы оптики,

термодинамики и химии пороков.

Развитие науки в последующие десятилетия «работало» на гипотезу А. Н.

Толстого. В 1961 году академик Л. Арцимович сделал такое признание: «Для

любителей научной фантастики я хочу заметить, что игольчатые пучки атомных

радиостанций представляют собой своеобразную реализацию идеи «Гиперболоида

Басовым и М. Прохоровым квантовых генераторов-лазеров, за которое советские

ученые были удостоены Нобелевской премии. Квантовая физика позволила обойти

запреты оптики, к которым ранее апеллировали оппоненты Толстого. Так

художественная фантазия оказалась способной на научное провидение.

…справочные книги в коричневой юфте. — Юфть — кожа, вырабатываемая

из шкур крупного рогатого скота.

…ревелъской газеты. — Ревель — название Таллина в 1219-1917 гг

…из-за полосатых маркиз. — Маркиза — наружный навес у окна для

защиты от солнца.

…у четырехвесельного аутригера. — Аутригер — лодка с выносными

уключинами для весел, а также и сами выносные уключины.

…сегодня апаши предпочитают служить в полиции. — Апаш —

деклассированный элемент, во Франции — вор

…мчался фордевиндом. — Фордевинд — курс парусного судна,

совпадающий с направлением ветра.

…патагонец, питающийся водяными крысами — Патагонец — уроженец

Патагонии, самой южной части Южной Америки.

…наравне с известным присутствием духа у Наполеона на Арколъском

Наполеоном Бонапартом после трех атак разбили австрийцев, имевших

значительное численное преимущество.

…вернулся из-под Седана победителем французского императора. — Седан

— город во Франции на реке Мез; во время франко-прусской войны (1870-1871)

французские войска потерпели сокрушительное поражение.

Запад: лаванды. — Лаванда — травянистый кустарник, из которого

добывается лавандовое масло, используемое в парфюмерии.

…конного памятника Генриху IV. — Генрих IV — французский король

(1553-1610) …корчились на костре рыцари ордена Тамплиеров. — Члены

католического духовного рыцарского ордена (основан ок. 1118 или 1119 гг.) в

конце XIII в. обосновались в основном во Франции. В начале XIV в. были

обвинены в ереси (осенью 1307 г арестованы и сожжены в 1310 г.); …ревел

Дантон. — Дантон ЖоржЖак (1759-1794)-деятель Великой французской революции,

обладал большой физической силой и могучим голосом… картечь генерала

Галифэ. — Галифэ Гастон (1830-1909) — один из палачей Парижской коммуны.

…овощи и фрукты, достойные натюрмортов Снайдерса. — Снайдерс

(1592-1667)-фламандский художник..

…башня …построенная норманнами. — Норманны — название, под

которым в Западной Европе были известны народы Скандинавии в период их

широкой экспансии, в частности, в Англии, в конце VIII — середине XI вв.

…жестикулируя, наподобие Камилла Демулена. — Демулен Камиль

(1760-1794) — деятель Великой французской революции, журналист, оратор.